"Капреаром": архитектура безвременья

Главной темой обсуждения стала российская архитектура 1990-х – начала 2020-х, с акцентом на первых двух десятилетиях. Отправным пунктом для разговора оказались две книги: «Капиталистический реализм. Новая архитектура в России» Филиппа Мойзера и Барта Голдхорна и «Клизма романтизма. Путеводитель по постсоветской архитектуре Петербурга» Даниила Веретенникова, Гавриила Малышева и Алексея Семенова; первая вышла в 2006 году, вторая – в 2023-м. Предваряя дискуссию, ее модератор и главный редактор журнала «Проект Балтия» Владимир Фролов отметил: «Оба термина – “капиталистический реализм” и “капиталистический романтизм” – созвучны, но показывают разное отношение к периоду, о котором мы говорим. Когда вышел “Капиталистический реализм”, новой системе в архитектуре в России минуло 15 лет. Спустя такой же промежуток времени была опубликована вторая книга, посвященная упомянутому периоду, – “Клизма романтизма”. Эта временнaя разница – 15 и 15 – символична, прошло по три пятилетки. Стоит проследить, каким образом изменилась архитектура за эти временные промежутки».

Дискуссию о постсоветском зодчестве и о двух связанных с ним терминах – «капиталистическом романтизме» и «капиталистическом реализме» – начал московский архитектор и критик, экс-главред журнала «Проект Россия» Анатолий Белов: «Оба определения справедливы, и оба точно характеризуют архитектуру 1990-х и 2000-х годов, но не более поздний период. Архитекторы Москвы этого двадцатилетия были прагматиками, а заказчики – в основном бизнесмены – романтиками, но плохо образованными и не обладавшими хорошим вкусом». Дальнейшие изменения в архитектуре и ее современное положение спикер охарактеризовал иначе: «В наши дни прагматизм победил. Фоновая архитектура Москвы 2010-х и начала 2020-х – более качественная, но скучная, чем в предшествующие два десятилетия, а уникальной застройки до сих пор как будто бы нет. Можно сказать, что сейчас мы находимся в некоем безвременье, будущий же вектор развития архитектуры станет понятен только после 2024 года, когда пройдут президентские выборы в США и в России».

Конференцию продолжил Марсель Искандаров, доцент Института дизайна и пространственных искусств Казанского федерального университета, рассказавший об архитектуре Казани 1990–2010-х: «В эти годы в городе заказчиком являлся предприниматель, только позднее появились строительные компании. Архитектурное проектирование слабо регулировалось, при желании можно было построить почти любое здание – как плохое, так и хорошее, однако действительно яркой архитектуры не создали, – с явным сожалением констатировал архитектор. – Романтизм выражался в том, что утилитарная функция построек декорировалась так, что внешний вид не соответствовал функции. С другой стороны, романтизм можно понимать как трансляцию личных эстетических воззрений, и это тоже свойственно постсоветской архитектуре Казани». По наблюдению Искандарова, несмотря на стремление противопоставить собственные постройки советским, зодчие «капрома» заимствовали у предшественников многие типологические особенности. Спикер ответил на вопрос Владимира Фролова, возможно ли говорить о возвращении эклектизма в архитектуру капиталистического романтизма: «Думаю, термин “эклектизм” не очень подходит даже к зодчеству XIX века, поскольку любую неклассическую архитектуру можно назвать эклектичной. Это слово лучше употреблять не по отношению к форме и языку архитектуры, а по отношению к идеям. Впрочем, в эпоху капиталистического романтизма идейный эклектизм был – это некий коктейль мотиваций и внутренних предпочтений, движущий архитектором, у которого внутри есть нереализованная мечта или запрос на декларацию своего творческого эго».

Следующим выступил Даниил Веретенников, архитектор бюро MLA+ и один из авторов книги «Клизма романтизма». По его мнению, между понятиями «капиталистический реализм» и «капиталистический романтизм» нет противоречия, потому что они соответствуют двум углам зрения на один и тот же предмет. «Первое словосочетание представляет интересный взгляд на архитектурный материал постсоветской эпохи, но оно исполнено иронии и отсылает к социалистическому реализму. Когда я писал аспирантское исследование о постсоветской архитектуре Петербурга, пользоваться ироническими терминами мне показалось не совсем продуктивным. Поэтому для своих публикаций я сконструировал более серьезное словосочетание “капиталистический романтизм”, а вскоре выяснилось, что его удобно использовать и моим коллегам. Для этого понятия наиболее существенна параллель с романтизмом XIX века. Последний возник как реакция на унифицирующую скучность классицизма, а новый, капиталистический романтизм появился как ответ на универсальный метод советского модернизма». Спикер предложил взглянуть на архитектуру 1990–2000-х через шесть слов-принципов, противопоставляя их советским: разобществление, индивидуализм, децентрализация, оксидентализм, реваншизм, слова.

Затем Евгений Новосадюк, партнер «Студии 44», продемонстрировал ряд крупных проектов бюро, таким образом представив некий контекст – антитезу архитектуре капиталистического романтизма и реализма. Спикер сформулировал ключевой принцип бюро, отличающий его архитектуру от китчевых построек 1990-х и 2020-х: «Будь заказчик романтиком или прагматиком, мы не ориентируемся на его стилистические пожелания, а исходим из места расположения постройки и ее назначения».

Андрей Ларионов, историк архитектуры и ведущий специалист КГИОП, предварил свой доклад комментарием по поводу обсуждаемых понятий: «Я считаю, что они не совсем архитектурные, а скорее культурологические. И, скорее всего, от обоих терминов со временем откажутся. Романтизм в истории зодчества еще возможен, но реализм – нет, поскольку архитектура, с одной стороны, вполне вещественна (реальна), с другой стороны – всегда абстрактна. Я бы рассматривал эту архитектуру просто как частный случай постмодернизма». Спикер рассказал о способах взаимодействия зодчества постсоветской России с культурным наследием, таким образом подняв вопрос, применимо ли понятие «капиталистический романтизм» к реконструкции исторического наследия. Две основные стратегии советского времени: полная имитация снесенного здания либо сохранение его фрагмента – символа. Постсоветская эпоха породила гибридные подходы; так, «полная имитация» превратилась в неточное, лишь отсылающее к старым фасадам восстановление, что иллюстрирует реконструкция дома 30 на Большой Морской улице (авторы: бюро INTERCOLUMNIUM. – Ред.). Иной подход, возникший за последнее тридцатилетие, – обесценивание исторического здания путем его превращения в составную часть нового сооружения, как случилось с ДК им. Капранова. Последняя и наименее удачная стратегия взаимодействия с культурным наследием – «воссоздание» никогда не существовавшего. Варварское псевдовоссоздание «китайского» облика Ротонды Китайской деревни в Царском Селе – пример, призванный предостеречь от таких сомнительных идей, как строительство колокольни Смольного собора.

Завершил дискуссию Степан Липгарт, архитектор и руководитель бюро Liphart Architects. Он выразил наиболее категоричную позицию по отношению к капиталистическому романтизму/реализму. «В середине 2000-х мы поражались тому, как плоха и поверхностна эта архитектура. Романтиков в профессии было немного, китчевый внешний вид построек совпал со стремлением к заимствованию новейших западных технологий и отрицанию советского. Молодым архитекторам хотелось обратиться к чему-то противоположному такой архитектуре и по-настоящему романтическому». Степан представил собственные проекты как антитезу капиталистическому зодчеству: начиная от «бумажной» архитектуры группы «Дети Иофана», вдохновленной советским зодчеством 1930-х годов, и заканчивая недавними проектами бюро Liphart Architects.